Дина Рубина.
Как же я люблю Одессу!
Я всегда её любила - по книгам, ни разу в ней не бывав.
Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена -
Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?
Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на её легендарных улицах и бульварах…
Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня, уже из Израиля, пригласили приехать в Одессу, выступить.
И вот - промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна…
Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение…
С такими тяжелыми мыслями я забралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая. И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжён четверостишием:«Быть может мечтая о сцене,
о славе, она отступила от уличных правил.
Забыв, что подобная неосторожность буквально отрежет такую возможность!»Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины - обманщики и притворщики», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»
А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съёмок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица». И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским «Черноморцем» и местной футбольной командой».
Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, её не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции…
Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» - «Она ещё как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»
Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон:
«Ну ты, холубой… поднимись же с подножки… Холубой, я ж сейчас не знаю - шо будет… Тебя мамця не узнает…». Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!
Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»
И ещё одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное - как литературный миф.
После этих её слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали - кто возьмёт соло. Наконец, маленький, сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво: «Да-а-а… коне-е-ечно… Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин… Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!». И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше…
А объявления - одесские объявления! Таблички, дощечки, записки… На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казённое: «Аптека временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!».
А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки: «Слышу, уже иду!».В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в какие-то окна, забредая во дворы… С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
- “Ха-у-ду-ю-ду, вашу маму!- орал он на ссорящихся во дворе соседок.
- Гуд морнинг!»
И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:
- Дама, зайдите! Такого вы ещё не видали!
Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у неё в грудь, грудь - в живот, живот - в колени. И все это расстилалось вокруг и занимало небольшую комнатку. А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, которые в народе называются «сотчные».
Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своём могучем бюсте и страстно проговорила:
- Тёплые штаны для вашей мамы!
Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.
- Скажите… - спросила я, замирая от блаженства… - а моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:
- Дама, шо вы с себя строите?
Понимаете… - проговорила я. - Вот если б на этой майке были цветы…
- Дама-а-ама! - пропела она презрительно. - Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!
Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика.
В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой. Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.
- Боже мой! - воскликнула я. - Только в Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.
- Мадам… - грустно проговорил он. - От Одессы осталась только одна интонация…
А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:
- Вам нужен трамвай.
- Какой номер? - встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости…
- А это вам без разницы, - ответил он без улыбки. - Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы… Для развлечения.Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу. Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору… Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкаемый смех аудитории. Но тут… Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса… Я поняла, что это - провал… Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене… Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова… И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:
- Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!