Пришли мы в театр, а там народу – толпа. Все нарядные, парень какой-то красивый с гитарой, девочки на каблучках. И мы с Ленькой рядом с ними. На первые два тура нас не вызывали. На третий наконец позвали. А перед этим кто-то из ребят выкрикнул, что группа уже укомплектована – восемнадцать москвичей и двое каких-то деревенских. Мы с Леней приуныли. Но уж коли приехали, заходим в зал. Никогда не забуду – только я переступила порог, как мне дурно стало, я шага сделать не могла. И Иван Николаевич, поняв это, взял белый листок и принялся им обмахиваться, как будто ему душно стало. Я на этот листок и двинулась, пока в их стол не уперлась. Начала читать „Русских женщин“ и через минуту слова забыла. Берсенев начал меня ободрять, мол, ничего страшного. „Вы танцевать умеете?“ – спрашивает. Я отрицательно головой качаю. „Ну и ладно. А поете?“ Я снова головой качаю. В общем, поняла я, что провалилась. Выхожу и сажусь Леню ждать. Чего он там читал и как это было, он мне так никогда и не рассказал. А нас неожиданно вызывают на последний тур – этюды. Мне надо было показать верблюда, а Лене – орангутанга.

Вижу, стоит мой Леня с опущенными руками, бледный весь. Никто же не знает, каким он был стеснительным! Он и хамом был от стеснения! И вдруг он прыгает на стол, за которым сидели Берсенев, Гиацинтова, Бирман, и начинает их хватать, волосы им перебирать. А потом так же стремительно спрыгнул и выбежал из аудитории. Я так за него рада была! Сама кое-как верблюда показала. Переночевали мы еще одну ночь на вокзале. На следующий день вывесили списки принятых. Мы приехали в театр немытые, грязные. Сами можете догадаться, какие на вокзале туалеты были, мы зубы ледяной водой чистили, их аж ломило от боли.

Народ возле списков стоит, кто-то рыдает, кто-то кричит. Я подхожу, читаю и… вижу наши фамилии. Леня! Нас приняли! Брат не поверил, пошел сам убедиться. Причем подошел к спискам так, словно ему и дела до них нет. Словно случайно бросил взгляд и видит – есть! От радости мы пешком обошли все Садовое кольцо – как вышли на улице Чехова, так на нее и вернулись. И всю дорогу, как сейчас помню, твердили: Мы покорим Москву!»

Римма Маркова: «Моей первой серьезной работой была роль в спектакле „Вторая любовь“, ну такое действо про навоз-колхоз. У меня была сцена, где моя героиня Фрося читала письмо, которое она написала своему возлюбленному. Нас за этот спектакль выдвинули на Сталинскую премию. Но тут „Вторую любовь“ поставили во МХАТе, и премию, разумеется, дали им. Хотя спектакль получился намного слабее. Но я благодаря своей Фросе такую известность получила! Лет потом тридцать со сцены то письмо читала. Народ ради этой сцены по нескольку раз ходил в театр. Помню, был какой-то шикарный прием. И я вижу, как люди расступаются, расступаются и, наконец, появляется Майя Плисецкая. Подошла ко мне, взяла за уши, в одну щеку поцеловала, в другую: „За Фросю“ – и ушла. А как-то подошел легендарный Алексей Дикий. Сунул руку в карман, отломил шоколадку, дал мне. А потом ладонь растопырил, поднял ее и говорит: Пять. С плюсом».

Римма Маркова: «Главной нашей кинозвездой я считаю Любовь Петровну Орлову. Она не была гениальной актрисой и божественной красотой тоже не отличалась. Но… Вот Дина Дурбин тоже не была красавицей, но ее так умело снимали, что все влюблялись. И Александров для Любови Петровны так выстраивал кадр, что она казалась идеалом. Мне посчастливилось встретиться с ней на съемках ее последней картины „Скворец и Лира“. Я играла немецкую фрау, всю в кринолинах-перчатках, а Орлова – мою домработницу.

Часть фильма снимали в Германии. И так получилось, что из женщин в группе нас было двое – я и Любовь Петровна. И она приглашала меня выпить кофе. Помню, я так мучилась в первый раз! Я же курю, но при Орловой дымить не смела. Сижу, кофе пью, а сама все думаю, когда же смогу сигарету взять. И тут неожиданно Любовь Петровна достает пачку импортных сигарет, спокойно закуривает и кивает мне: „Римма, курите“.

Как-то она спросила меня: „Вы иностранные языки учите?“ А какие иностранные языки, если в школе учила немецкий, в институте – французский, а потом сама пыталась заниматься английским. В результате так ничего и не выучила. „А вы, Римма Васильевна, вначале один язык выучите, а потом и за другие возьметесь, будет уже проще“, – дала совет Орлова».

Римма Маркова: «Лучшей моей подругой всегда была Нонна Мордюкова. У нас у обеих характер не сахар, мы не раз ругались. Звонит как-то: „Римма, нас на три дня в санаторий ЦК КПСС приглашают. Будет показ «Бриллиантовой руки», мы один раз выступим, а два дня просто отдыхать будем“. Понятно, что это ее позвали, меня она за компанию взяла. Ну ладно, поехали. Оказалось, что это санаторий для домработниц членов ЦК.

Наступает вечер, показывают фильм, следом – наше выступление. Надо было, конечно, мне первой выходить, разогреть перед Нонной зал. Но как-то так получилось, что Мордюкова первая вышла на сцену. Обычно Нонна говорит хорошо, зал сразу же подпадает под ее обаяние. А тут никак не получается наладить контакт. Она говорит-говорит, а мысль закончить не может. И то и дело произносит: „Во-от“. Я уже чувствую, она из-за этого свирепеть начинает. Наконец, она устала бороться и поворачивается в мою сторону: „А сейчас выступит моя лучшая подруга…“ И не может от волнения вспомнить мое имя. И я тихо ей подсказываю: „Вася меня зовут“. Она аж зашлась от хохота, на весь зал закатилась. И публика начала ржать. Нонна снова победила…

А еще она пишет хорошо. Пошла я как-то в очередной раз получать паек (нам раньше в высотке на Котельнической набережной продукты давали – сгущенку, крупу). И мне передали номер журнала, в котором были напечатаны рассказы Мордюковой. Наверное, она постеснялась передать мне его лично. Открываю журнал, а там надпись: „Мадам! Если вы соизволите прочесть мое сочинение, буду вам благодарна. Н. Мордюкова“. А мы накануне в очередной раз поссорились.

И знаете, как мы помирились? Сдохнуть можно. В моем доме на первом этаже есть аптека, куда ходит Нонна. В один из дней раздается звонок в дверь. Открываю – на пороге стоит Мордюкова. Как была в шубе, влетела в в квартиру и принялась расхаживать: „Мать твою, чего это я хожу в аптеку и делаю вид, будто здесь никто не живет!“ Я начала ржать, чуть не умерла от смеха. Расстались, разумеется, снова подругами. Как мы при этом умудрялись дружить? А она человек интересный. И очень талантливый. Конечно, у нее характер, у меня характер, мы ссорились. Но разговаривать могли часами. Когда собирались, ржали до упаду. Надо же видеть, как Мордюкова рассказывает».

Римма Маркова: «Я всегда говорю, что думаю. Мне и звание народной артистки РФ дали только десять лет назад. Когда начали оформлять документы, одна подруга с удовольствием, как мне показалось, предупредила меня: „Зря все это, старухам званий больше не дают“. Ну я и успокоилась. А там у меня как раз внук родился, я вся в хлопотах. Вдруг телефонный звонок: „Римма, поздравляем!» Я благодарю, говорю, что так рада, ведь всю жизнь мечтала именно о мальчике. „О каком мальчике? – удивляются в трубке – Ты что, не знаешь, тебе «народную» дали?“»

Римма Маркова: «В фильме у меня маленький эпизод, я не считаю, что это роль. И, тем не менее, меня номинировали на фестивале „Золотой Орёл“ как „Лучшую актрису второго плана“. На церемонию не хотела идти, да дочь с внуком уговорили. „Ночного Дозора“ я сама ещё не видела. Я-то думала, что играю ясновидящую-мошенницу. А получилось, что я там настоящая ведьма. Сценарий мне целиком прочесть не дали. Сказали, что Хабенскому надо уезжать на съемки во Францию и времени нет. Вручили странички с моим текстом и стали снимать. Моя героиня ведь и летает по кухне, помните? Как я только Богу душу не отдала, когда меня привязали к какой-то штуке и стали раскручивать. Но не жалею, потому что любое напоминание обо мне – это хорошо: кто-нибудь ещё вспомнит и пригласит сниматься, а это деньги. Снимали меня дня три, и команда подобралась симпатичная, режиссёр – умняга. А потом я в одной газете прочла, что Маркова сыграла колдунью, в другой – что от этой роли отказались Зинаида Шарко и Лия Ахеджакова. Странно все как-то получилось».

Может быть, с ее точки зрения и странно. Но именно эта роль принесла актрисе новый виток популярности, причем среди молодежи. А ведь молодежь редко жалует ветеранов нашего кино.

Римма Маркова: «Всем кажется, что мы какие-то особенные, актёры. Но посмотрите, как я живу: однокомнатная небольшая квартира, кресла вот-вот развалятся. Наташа Королёва как-то сказала по телевизору: „Моя мечта в этом году – прокатиться на дельфине!“ А я вспоминаю наших старых актёров, как они доживали свой век. Любимец публики Борис Андреев ездил из последних сил по стране, выступал за копейки. Великая Фаина Раневская писала: „Я прожила полунищенскую жизнь!“ А какая-нибудь актриска-пигалица, которая ещё ничего не сделала в этой жизни, называет себя звездой и купается в собственном бассейне».